В ночь с 16 на 17 сентября 1899 г. в харьковском институте благородных девиц слегло сразу несколько воспитанниц. Они страдали от острой боли под ложечкой (т.е. в верхней части живота по центру), мучительных рвоты и поноса, жуткого страха смерти.

Отравление несвежей едой – обычное явление в те времена, поэтому вызванный к больным врач, организовав промывание желудка, попытался установить, что такого барышни съели. Осмотр остатков ужина ничего не дал – все было свежим.

Количество больных росло, и к середине ночи их стало 28 – практически все воспитанницы!

К этому моменту доктор установил, что все барышни – заболевшие и те несколько девушек, которые не заболели, – съели один и тот же ужин. Получалось, дело не в еде.


Воспитанницы Харьковского института благородных девиц с учительницей

Более того, от банального отравления несвежей едой симптомы отличались чрезвычайной выраженностью. К тому же, на фоне сильных болей и изматывающей рвоты барышни не могли толком рассказать, что они чувствуют. Может быть, металлический привкус во рту есть, а может, и нет. Может, пронзительные крики отражают степень боли, а может, являются проявлением развившейся неадекватности поведения. Может, они не могут глотать из-за сильнейшей тошноты и беспрестанной рвоты, а может, это неврологическое расстройство глотания. И еще этот страх смерти…

В общем, доктор заподозрил отравление мышьяком и вызвал полицию.


Полицейский на Николаевской площади, 1896-1900 Харьков

Через несколько часов все-таки было установлено, что именно съели заболевшие и чего не ели не заболевшие. Оказалось, что после ужина был устроен небольшой праздник к наступавшему дню Веры, Надежды и Любви, тогдашнему аналогу Восьмого марта. На празднике подали ореховый торт. Все, кто заболел, его ели. Те, кто не заболел, его не ели.

Торт был свежим, сегодняшним. Его изготовили в очень дорогой кондитерской француза Пока, пользовавшейся высочайшей репутацией.

Получалось, яд был добавлен в торт?



Уверенность врача в версии о мышьяке, однако, поколебалась. Одна из загадок тогдашней пищи заключалась в том, что зачастую можно было без всякого вреда для себя съесть мясо «с душком», хлеб с плесенью, лежалый сыр, подгнившие фрукты или слегка несвежую рыбу, а вот свежайшие пирожные и торты, прекрасные на вид, вкус и запах, могли вызвать совершенно необъяснимое отравление. И оно, как правило, было именно таким, как сейчас, – очень выраженным, тяжелым.

К утру оказалось, что, кроме Института благородных девиц, та же болезнь поразила еще около 200 человек в городе. И все они ели ореховый торт из кондитерской Пока. И все они были весьма видными в Харькове людьми – торт от Пока мог себе позволить далеко не каждый.



На ноги подняли всех, у кого был врачебный диплом, всех, кого смогли обнаружить в Харькове и ближайших окрестностях.

Версия с преступником, посыпающим мышьяком еду, трещала по швам. Еще можно было представить, что убийца нацелился на какую-то конкретную барышню, отравил торт в Институте, и 27 из 28 девиц пострадали «ни за что», просто «заодно». Однако представить, что преступник пробрался в кондитерскую Пока и посыпал мышьяком все изготовленные в тот день торты в надежде, что хоть один из них будет съеден его намеченной жертвой, было трудновато.

Как бы то ни было, остатки тортов со всего города повезли в химическую лабораторию Харьковского университета. Анализ занял три дня. Следов мышьяка найдено не было. Как не было найдено следов и любого другого минерального яда. В общем, это не было преступление таинственного массового убийцы.

Более того, усилия всех наличествующих в городе врачей не прошли даром – за три дня все заболевшие выздоровели. У кого-то еще оставалась слабость, кто-то еще ощущал недомогание, но основные симптомы ушли.



Было очевидно, что случилось «банальное» отравление тортами, и можно бы было «закрыть дело», успокоиться и продолжать жить, но Институт благородных девиц ведь был обязан держать марку! Ни одно уважаемое учебное заведение не потерпит халатности от поставщиков еды! Тем более, Институт благородных девиц! Канцелярия Института донимала всех, кого могла донимать.

Двадцатого сентября коробка с куском зачерствевшего торта оказалась на столе главы Харьковской санитарной лаборатории Лащенкова.

Лащенков уже совершил одно эпохальное открытие – об этом в другой раз, ему еще предстояло совершить другое значимое открытие – и об этом в другой раз, а сейчас он ни о каких открытиях не помышлял.


Павел Николаевич Лащенков

Кроме зачерствевшего торта у Лащенкова больше ничего не было. Никто не догадался брать образцы рвоты и поноса у заболевших, а теперь уже было поздно – все выздоровели.

В общем, исходя из тривиальности случая и отсутствия материала, можно бы было дело закрыть. Но Лащенков стал врачом не для этого. Его двигало любопытство. И он умел задавать вопросы – в первую очередь, себе.

Ингредиенты торта держались в строжайшей тайне. Лащенков насел на Пока и сумел-таки добыть рецепт знаменитого орехового торта – при условии, что Лащенков никому не расскажет (и он не рассказал). В рецепте было много чего, но ничего необычного – весь секрет заключался лишь в соотношениях компонентов.



Состав коржей Лащенкова не волновал – коржи пропекались, все бактерии при этом должны были погибнуть. Крем готовился на огне, но до кипения не доводился. Это уже было подозрительно. Но главное – уже после того, как крем остыл, в него добавляли мелко нарубленный грецкий орех. А вот это было очень подозрительно.

Но было одно «но». Закупленные орехи, использовавшиеся при приготовлении злосчастных тортов, использовались до сих пор. Партия закупленных орехов еще не закончилась! А торты больше отравлений не вызывали!

Большинство врачей на этом бы остановились. Ведь очевидно, что дело не в ингредиентах тортов!

Но Лащенков «горел» подобными медицинскими проблемами. В них он находил «драйв»! Так что останавливаться не собирался.



Дальнейший допрос Пока показал, что в тот день, когда готовились злосчастные торты, на кухне было невыносимо жарко. В Харькове вообще стояла теплая погода, а в комнате, где готовились торты, температура перешагнула хорошо за 30 градусов. Может даже, ближе к 40. От работников, когда они выходили на улицу, «валил пар».

Лащенков посеял на питательную среду остатки крема, особенно те, в которых были крошки раздробленных орехов. Он мог бы сделать это «как всегда», но, блин, любопытство! Он решил полностью имитировать условия того дня и стал поддерживать в культуре температуру 37 градусов.

Не сделай он этого, посев бы ничего не дал, и дело бы было закрыто – с нулевым результатом. Но он это сделал.

Через сутки колонии выросли. И это явно была ошибка. Колонии были круглые, выпуклые (поднимались над поверхностью), с ровными краями, ярко-оранжевого цвета. Под микроскопом они состояли из собравшихся гроздьями шариков. В общем, это был гроздекокк. В наше время мы используем полностью греческий перевод названия этого микроба – стафилококк. В данном случае у Лащенкова выросла его разновидность – золотистый стафилококк (отсюда и цвет колоний).



Стафилококк был отрыт лишь 19 лет назад, в 1880 году. Быстро выяснилось, что он распространен повсеместно. На особом подозрении новый микроорганизм у ученых не стоял. А тут вдруг получалось, что отравления кондитерскими изделиями вызываются именно им?!

Лащенков попытался найти хоть одну культуру другого микроорганизма, но таковых не было. Вырос только золотистый стафилококк.

Можно было на этом остановиться. Опыт не удался. За несколько дней возбудитель, причинивший отравления, погиб, его заместили обычные стафилококки. В общем, дело действительно закрыто.

Но Лащенков никак не мог остановиться. Он впрыснул крошечную дозу культуры (0,2 мл) морской свинке. И та, продемонстрировав все симптомы, погибла через 10 часов.

Неужели действительно стафилококк?



Нужно было ставить эксперимент на человеке, а в таких делах единственный человек, на котором совесть позволит поставить эксперимент, – это ты сам. Лащенков инкогнито пошел в кондитерскую Пока и купил два ореховых торта. Кусочек одного он съел сразу же. Ничего не произошло.

А что будет, если торт немного постоит? Через три дня второй торт уже совсем высох, но Лащенков съел кусочек и этого торта. И снова ничего не произошло.

А это как понимать? Значит, в лабораторных условиях стафилококк не против угробить морскую свинку, но в реальных условиях действовать на человека отказывается?

В тот же день Лащенков разговаривал с полтавским санитарным врачом Богопольским. Как это обычно бывает, ты рассказываешь собеседнику свою историю, а он говорит: «А у нас было похлеще!». Оказалось, что на пасху в Полтаве пирожными «картошка» отравилось 46 человек. И тоже – из лучшей, самой дорогой кондитерской в городе.

Что же получается? Стафилококк отравляет только изделия самых качественных производителей? Тех, кто не на страх, а на совесть следят и за свежестью продуктов, и за правильностью процесса производства? Нонсенс!

Пришлось у Богопольского выспрашивать подробности. Оказалось, что на пасху в Полтаве стояла невыносимая жара…

Лащенков бросился обратно в лабораторию. Теперь он не просто посеял остатки институтского торта на питательную среду, но стал выращивать микроорганизм при разных температурах.

При 37 градусах стафилококк «убивал» всех конкурентов и буйно расцветал знакомыми ярко-оранжевыми колониями. И вытяжка из этих колоний была смертельно опасна для лабораторных животных.



При комнатной температуре происходило обратное – золотистый стафилококк расти не желал, и появлялись колонии не подавляемых в этом случае других стафилококков. Ими отравить даже самую мелкую лабораторную зверюшку не получалось.

Взяли партию орехов, из которых готовили торты у Пока. То же самое – при 37 градусах буйно расцветал золотистый стафилококк, смертельно опасный для лабораторных животных, но при 20 градусах – его будто и не было!

Значит… Вывод не укладывался в голове. Значит, золотистый стафилококк, столь распространенный вокруг, в обычных условиях безобиден, но если дать ему хорошее питание (сладкий кондитерский крем) и надлежащую температуру (температуру человеческого тела, 37 градусов), то он очень быстро размножится в неимоверных масштабах. Каждый из получившихся стафилоккоков будет выбрасывать в крем продукты своей жизнедеятельности, из-за количества этих стафилококков продуктов накопится много, и они достигнут того количества и концентрации, когда станут действовать на человеческий организм как яд (ну или модное слово – токсин). Безобидные микроскопические шарики превратятся в убийц…

Как бы ни был невероятен вывод, все доказательства говорили именно об этом. И Лащенков наконец решился опубликовать статью.



С тех пор «золотистый стафилококк» уже не кажется нам безобидным. С тех пор кондитеры не допускают в цехах высоких температур и хранят свои изделия в холоде, даже если хранить нужно лишь несколько десятков минут.

Интересно наше нынешнее восприятие Павла Николаевича Лащенкова. В подавляющем большинстве мы о нем никогда ничего не слышали. Лащенков много чего открыл, но даже одна эта история с харьковскими тортами должна была сделать его имя бессмертным. Но не сделала. Многие личности никакого вклада в мировую науку не внесли, но они у нас на слуху, а здесь ведь вполне ощутимый вклад! О Лащенкове что-то могут помнить в Томске, куда его спустя 5 лет пригласили заведовать кафедрой, но в Харькове о нем не знают, в украинской википедии нет о нем статьи, ни одна улица, ни одно учреждение ни в Харькове, ни в Томске не носят его имени. В общем, нет пророка в своем отечестве.