В детском саду я был жирненьким. Не толстым. Когда ты мал, то ты жирненький. Толстячок.
Наша повариха ласково называла меня «буфетчик» и со вздохом наливала борща больше, чем другим детям.

И нарождающийся живот чуть не стал однажды причиной срыва выпускного утренника. Всех детей на этапе подготовки к этому утреннику поделили на 4 группы. Чтецы, певцы, танцоры и массовка.

Как чтец я был не очень. Ибо стихи читал вяло, без выражения и с неумело расставленными акцентами. Я мямлил: «До свиданья детский сад, скоро школа как я рад...» ну и тому подобное. И всем становилось понятно, что я не рад, а школа это тот ещё геморрой. Родители жаловались, мол дети, наслушавшись моих стихов, впадают в депрессию.

А вот петь я любил. Но я не был начинающим Робертино Лоретти. Скорее состоявшимся Джигурдой. Только нашей сторожихе нравился мой вокал. Она плохо слышала, а я всегда старательно орал, пытаясь децибелами исправить ситуацию с техникой. Поэтому мне удавалось донести до нее смысл «Пусть бегут неуклюже»

Ну, и с танцами не задалось. Потому что вместе с голосом, у меня отсутствовали слух и чувство ритма. Хотя я был весьма ловок в хореографии под песни. Я просто тупо запоминал, на какое слово надо поднять руки, на какое дрыгнуть ногой, а под какое побежать в хороводе. Но, годы на дворе стояли суровые и технически бедные. Танцы под фонограмму были редкостью. А дети, которые обеспечивали песенное сопровождение наших плясок иногда путали слова, а то и строчки.

И тогда хаос наступал на танцполе. Я, услышав знакомое слово, делал то па которое заучил на это слово. И пофигу, что оно шло вразрез с общим рисунком танца. В свою очередь певцы, видя мои кульбиты, сбивались и начинали петь каждый своё, что здорово усиливало неразбериху. В этот момент начинала лажать музыкальный педагог за пианино.
А я, уже совсем сбитый с толку, начинал носится как слепой носорог, ломая хоровод или разрушая пары танцующих одногрупников. Дети плакали, воспитательницы тихо матерились и только дедушка Ленин ласково улыбался мне со стены. Сторожиха хлопала.

Короче по ТТХ я был лидером массовки. Но и тут ждал подвох! Я был крупным. И в массовке выглядел весьма нелепо. Массовка должна была размахивать желтыми листьями в вокально-хореографической композиции «Осень золотая». Я махал так азартно, что сдувал банты у девочек. Никто не следил за развитием сюжета, а пялились на меня — толстяка в накидке и венке из листьев. По идее я был деревом. Осенним. В желто-багряном наряде. Но мне кажется, что я больше напоминал юного бога Бахуса.

Короче совершенно непонятно было, что со мной делать. Но тут вмешалась судьба. Заболел один из танцоров. И не просто в каком ни будь вальсе. Нет. Выпал участник национального танца симд. И наш музработник с тоской оглядев оставшихся бездарей и неудачников в массовке, ткнула в меня пальцем:
— Сними венок. Ты будешь танцевать.

Конечно меня спрятали подальше и велели просто ходить. Без резких движений. Симд это плавная грация. И ходил я весьма неплохо. Возможно толстая жопа придавала телу нужный угол и ускорение, столь ценные в осетинских танцах. Короче жизнь налаживалась.

Наступил день генеральной репетиции. С примеркой костюмов привезенных из Дворца Пионеров.
И, о ужас. Чудесная черкеска не налезала на мой не стандартный семилетний организм. Мала оказалась черкеска и из старшей группы! Воспитательницы выли. Наконец из костюмерной взрослого ансамбля мне привезли костюм. Он налез, но не застегнулся. Потому, что никто не думал, что симд будет танцевать юный Бахус.
И в ночь перед утренником, наша нянечка, удлиняла петельки на черкеске.

Утром я предстал во всей красе. Черкеска не предполагает декольте. Но в моем случае это была жизненная необходимость. Я удачно оттанцевал. Ну как оттанцевал. Отходил. Маме понравилось. И сторожихе. А Ильич, на стене, улыбался!